21572e40     

Воробьев Константин - Из Дневников



Константин Дмитриевич Воробьёв
ИЗ ДНЕВНИКОВ
Я, не спеша, собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела,
И стало беспощадно ясно:
Жизнь прошумела и ушла.
Еще вернутся мысли, споры,
Но будет скучно и темно,
К чему спускать на окнах шторы?
День догорел в душе давно.
Блок
31.08.71
В этом году, в мае, умерла мама. Когда-нибудь я напишу, как хоронил ее в
Москве на Ваганьковском кладбище. Как 9-го вез ее в гробу из Каширы на
"газике". Шофер был пьян. Я с великим унижением нанял его за 40 рублей, и всю
дорогу до Москвы он пел похабные песни, а перед Москвой, убоясь автоинспекции,
отказался ехать. Была уже ночь. Я сказал, что у меня есть таблетки,
уничтожающие запах водки, и дал ему несколько таблеток валидола. Он съел их и
поехал. А в Москве некуда было деться. Шофер потребовал снимать гроб, - ему
надо было до утра поставить незаметно машину в гараж. Я решил снять гроб на
кладбище и там дождаться утра, но оно оказалось запертым на замок. Я плохо
соображал, сердце отказывало. За 10 рублей шофер согласился поехать от
кладбища к моргу на Пироговской. Там я долго звонил. Наконец вышла дежурная
девица. За десятку она согласилась принять гроб с мамой, но чтобы в восемь
утра я забрал его. Как я сгружал гроб! Как все это было!.. А утром не на чем
было везти. В похоронной конторе на Ваганьковском машину-катафалк могли
послать только на второй день. Очередь, а машин мало. Я вернулся в морг. Какой
там запах! Меня то и дело рвало, и я обессилел и ничего не мог... Оказывается,
надо было дать 25 рублей санитару, чтобы он выдал справку, что труп заморожен.
Тогда покойницу могла принять церковь для отпевания. Но везти было не на чем.
Я снова поехал на Ваганьково, и опять подсказали люди за 25 рублей шофер
катафалка обещал вечером, до шести часов, приехать в морг. К тому часу
закрывалась церковь... Нельзя об этом писать. Нельзя!
8.09.71
Кончилось и это лето. Я проклял и его. А не думал. Дни пусты. Пробую
работать. Хочу написать цикл миниатюр о том, что было. "Заметы сердца". В этом
месяце в октябре должна появиться в "Нашем современнике" моя обглоданная там,
оглуплённая повесть "Вот пришел великан".
А писать невозможно. Как только я сажусь за стол, за спиной незримо встает
редактор, цензор, советский читатель. Этот "простой человек", пишущий на меня
жалобы в ЦК. Жить давно надоело.
Я уже с трудом переношу сам себя. Я мне противен, а порой жалок. Так и не
уничтожил раба в себе.
9.09.71
Не работается. Лень мозговая. Пустынно в сердце. И ничего не хочется.
Все-таки я боюсь, что уже всё. Я утратил вкус к жизни и не смогу писать. Чтобы
не "соглашаться", я взял черновик "Великана" и долго читал. Хороню. А на душе
все равно тяжесть, тревога и тоска. Надо бы писать "Крик". Как хочу, как надо.
В стол. Скоро ведь конец. И так просто удивительно, что я жив. Сколько мне
пришлось! Как будто что я выдумал...
17.10.71
Нет, дневник вести невозможно, если все время помнить, что его каждую
секунду могут прийти и забрать. А записывать здесь различный вздор, а не то,
от чего волосы встали бы дыбом, не стоит.
А мне все снятся какие-то странные, яркие и сюжетно законченные сны.
Может, так у всех к старости? Сейчас полночь. Я проснулся, потому что рыдал
вслух, и лицо мое было мокрое от слез. И я отчетливо припомнил, что мне
снилось. Какой-то длинный, серый, унылый, как лагерный или чумной барак, дом.
Посредине его - обширная печка с высоким лоном - лежанкой. Там наверху возится
человек в шубе и шапке. Он что-то делает - не то ладит



Содержание раздела