Воробьев Евгений Захарович - Земля, До Восстребования
Евгений Захарович ВОРОБЬЕВ
ЗЕМЛЯ, ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ
Роман посвящен советскому разведчику, полковнику Льву Ефимовичу
Маневичу (Этьен), которому в 1966 г. было посмертно присвоено звание
Героя Советского Союза.
В 1936 году Этьен жил в Италии под именем австрийского
коммерсанта Конрада Кертнера. Он добывал секретные сведения о военной
промышленности гитлеровской Германии. После ареста во время
следствия, затем в тюрьме и концлагерях советский разведчик до конца
остается мужественным. Уже будучи тяжело больным, он находит в себе
силы помогать товарищам по заключению.
Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
1
Да, весна в этом году припозднилась. Горожане не доверяют пасмурному
небу и не расстаются с зонтиками. Извозчичьи экипажи день-деньской
разъезжают с поднятым верхом, а кучера не снимают плащей, отлакированных
ливнями, дождями, дождиками и дождичками. Автомобили блестят, словно их
заново выкупали в краске. Продавцы сувениров на пьяцца Дуомо не один раз
на дню прикрывают лотки клеенчатыми фартуками. Уличные фотографы таскают
громоздкие аппараты в непромокаемых чехлах, а сами не расстаются с
зонтиками.
Голуби и фотографы кружат по площади в полном согласии. Голуби совсем
не пугливы, а фотографы сами могут напугать бесцеремонной навязчивостью.
Карманы у фотографов набиты вареной кукурузой: подкормка нужна, чтобы
заснять клиента среди порхающей стаи, чтобы за крыльями не видно было
самого воздуха и мокрой мостовой. И подобно тому, как голуби хищно дерутся
зимой из-за нескольких зерен, фотографы чаще враждуют и ссорятся между
собой в такое вот холодное ненастье, когда мало туристов.
Милан сегодня верен себе - небо прохудилось, моросит дождь. Как
некстати Этьен оказался без зонтика! Он поднял воротник пальто и втянул
руки поглубже в рукава - уберечь крахмальную манишку, уберечь манжеты.
На пьяцца Дуомо он прошел улочкой Томасо Гросси. Одни прохожие там
при встречах вскидывают зонтик в руке, вытянутой вверх, а другие опускают
зонтик как можно ниже - иначе не разминуться на узеньком тротуаре.
Небо стылое, в рваных тучах. То смутно видна, то исчезает золоченая
статуя Мадоннины на шпиле собора. Туман стелется над Миланом холодной,
промозглой тяжестью. На пьяцца Дуомо уже горят все восемь фонарей, каждый
о шести лампионах, но светят они тускло, как за матовыми и пыльными
стеклами.
Этьену с трудом верилось, что часа два назад его в полете ослепляло
яркое солнце. Тень от учебного биплана "летающая стрекоза" скользила
этажеркой по облачной кровле, прикрывшей Милан. Лишь Мадоннина время от
времени показывалась в облачных просветах, чтобы блеснуть позолоченным
одеянием и снова скрыться. Асфальт черно лоснился от дождя, все крыши
сделались аспидного цвета.
Авиатор Лионелло предполагал, что они утром отправятся в
тренировочный полет то ли на аэродром Тревизо, северо-западнее Венеции, то
ли на аэродром Христофора Колумба под Генуей. Но куда полетишь, если, как
говорят летчики, "консолей не видно"? В такую погоду только упражняться в
слепых полетах или летать над знакомыми ориентирами.
На посадочной полосе блестели рябые от ветра, черные лужи. Этьен
решился сесть только с третьего захода и все-таки посадил машину грубо, "с
плюхом".
Инструктор Лионелло, весь в кожаных доспехах, щелкнул фотоаппаратом,
замахал рукой, что-то закричал, но слов нельзя было разобрать из-за шума
мотора. "Летающая стрекоза" подрулила и остановилась.
Кертнер отстегнул ремни, сдвинул очки на лоб. Взгляд его привлек
стоящий неподалеку истребитель
